Но я стою в офисе. Ошарашенно пялюсь на секретаршу, которая также непонимающе смотрит на меня.

- Располагайтесь, Виктория, - сама любезность Надежда Андреевна. - Танюш, нам, пожалуйста, кофе. Виктория, вам какой?

- Э-э-э, любой, - блею я, совершенно потрясённая.

- Тогда два со сливками и сахаром. Разделите не только мои обязанности, но и мои вкусы, - смеётся она.

И если чудеса случаются, то я точно знаю одного волшебника, который одним мановением руки смог превратить злую мачеху в добрую фею.

Весь день она воркует надо мной, как орлица над орлёнком. Весь день кормит, поит, угощает каким-то итальянским печеньем, которое прислали поставщики. Это бискотти, вкусно пахнущее жареным миндалём, так и лежит у меня в кармане, когда после обеда я отправляюсь в архив.

- Вот эти папки нужно подписать и выставить на соответствующие полки по отчётности и месяцам, - показывает рукой Татьяна, довольно неприятная женщина неопределенного возраста, сутулая, худая, для секретаря совсем не любезная. И крашенные в иссиня-чёрный цвет волосёнки, затянутые в хвостик, вкупе с крупным носом делают её похожей на ворону.

- А это что за дрова? - показываю я на выставленные к двери шкафы, покосившиеся, без замков, с разболтанными дверцами.

- Старая мебель. Вывезут на днях, - отмахивается она. - Вот эту кучу в углу, что из них вытряхнули, тоже не мешало бы расставить, как раз у тебя есть свободное время. У Надежды Андреевны сейчас важная встреча, а потом я тебя позову.

Не возражаю. Делаю, что говорят. Клею на торцы папок распечатанные полоски с надписями: «Поставщики», «Клиенты», «Накладные». Особо и не вдумываюсь, освобождая заваленный папками стол.

Только когда он пустеет на половину, с чувством исполненного долга достаю припасённые печеньки. К ним бы чайку, но я только вздохнула свободно — вызывать очередной гнев начальницы ради глотка воды в рабочее время не хочется. Жую в сухомятку, уставившись в окно.

И едва не давлюсь, когда у входа останавливается знакомая машина. Гремлин? Не верю своим глазам. Неужели решил купить своей новой бабёнке элитное бельишко? И печенье окончательно перестаёт лезть мне в глотку, когда Надежда Андреевна выходит встречать его лично и ведёт к служебному входу.

Вот это номер! Я всё ещё хлопаю глазами, когда они уже скрываются за дверью. То, как он поцеловал её, пусть и щёку, и какой шикарный букет вручил, повергает меня в ступор.

Они знакомы? Нет, они, конечно, должны быть знакомы, ведь Гремлин с Бергом встречались на ринге, а Наденька и будущая жена Берга его там и заметили.

Но они любовники! Пусть Наденька и недовольно дёрнулась на его ласку на улице, но то, как по-хозяйски Гремлин прижал её к себе, не оставляет никаких сомнений.

Чёрт! Хоть бы одним глазком глянуть на то, как они будут ворковать. И, презрев все свои страхи, иду в приёмную за чаем. В конце концов, имею право, я же типа помощница директора теперь.

Я успеваю только открыть дверь из архива. И, к счастью, не делаю шаг наружу.

— Паш, нет никакой срочности в этом разговоре, — звенит в пустом коридоре голос Наденьки. — Просто найди место, где мы можем без свидетелей поговорить, — мурлычет Гремлин своим хрипловатым басом. И я боюсь даже закрыть дверь, чтобы не скрипнула, пока они стремительно двигаются в моём направлении.

Господи, что же делать? Что же делать, если они войдут именно сюда и он меня увидит? Ну его на хрен. Я пячусь и врезаюсь спиной в старый шкаф. Их усиливающиеся голоса заставляют принимать решение быстро, и я не нахожу ничего умнее, чем залезть внутрь. И как раз вовремя успеваю прикрыть распашные дверцы.

— Здесь тебя устроит? — спрашивает Надежда Андреевна. Голос её звучит так близко, что мне не на шутку страшно, как я буду своё странное поведение объяснять.

— Вполне, — решительно заявляет Гремлин. — Здесь нам не помешают?

— Это архив, — смешок Наденьки, видимо, должен означать, что сюда вообще никто не заходит. И мне в моём шкафу становится совсем тоскливо.

— Ну, вот и отлично.

Хлопает дверь, поворачивается замок и происходит какая-то возня, суть которой мне становится понятна, только когда Наденька начинает недовольно возмущаться.

— Паша, прекрати, — старается не повышать она голос, но явно еле сдерживается. — Убери руки, говорю! Что за срочное дело тебя привело?

В круглую дырку от выломанного замка мне прекрасно видно, как, пройдя вглубь комнаты, она бросает на стол букет и одёргивает одежду. И как Гремлин не собирается отступать.

— А если я просто соскучился? — хватает он её за руку и подтягивает к себе. В могучих ручищах этого мавра Наденька смотрится соломинкой, которую он сейчас переломит. — Ты не отвечаешь на звонки. Не пишешь. Не звонишь.

— Очень тяжёлые выдались дни, Паш, — в её голосе такие жалобные нотки. — Много работы. Неприятности.

— Работы всегда много. Но ты раздраконила меня не на шутку и сбежала. Ни разу у меня не было такой женщины. Мне мало. Я хочу ещё.

Я честно закрываю глаза, когда он впивается жадным поцелуем в её губы. А потом меня отвлекает чёртов телефон. Хорошо, что он всего лишь урчит, поставленный на беззвучку. Хорошо, что они слишком заняты, чтобы услышать, как я стукнулась коленкой. Чёртов Берг! Как не вовремя. Сбрасываю звонок, но телефон держу в руках. Уверена: одним набором Берг не успокоится. Сбрасываю второй. Третий. Пятый. И вдруг мне приходит в голову совершенно безумная идея. Я включаю камеру, чтобы не тянуться глазом и видеть, что там происходит. Пристраиваю её к отверстию и то, что я вижу на экране, заставляет меня нервно сглотнуть.

Твою мать, они трахаются. Гремлин разложил Наденьку прямо на столе, и его покрытые нежным белёсым пушком ягодицы уже интенсивно двигаются, совершая возвратно-поступательные движения.

Сбрасываю очередной звонок Алекса, когда Гремлин вопит как бабуин в брачный период. Кряхтит, корчится, словно его член зажало в тисках, и, наконец, затихает, вцепившись в разведённые ногиНаденьки, наверно, до синяков.

— Ты просто огонь, — застёгивает он ширинку. Довольный, счастливый, удовлетворённый. И явно не замечает, как поправляющая чулки Наденька кривится. «Лучше пять минут потерпеть», — прямо-таки написано на её лбу. И теперь она будет вить из него верёвки.

— Спасибо, — облапывает он её пятернёй. — Не знаю, что ты нашла в этом Берге. Столько лет по нему сохнешь.

— Это тебя не касается, — сбрасывает она его руку.

— Знаю, знаю, — поднимает он обе ладонями вперёд. — Ты рассчитывала выйти за него замуж. Прибрать к своим рученькам весь его бизнес.

— А ты думаешь я столько лет на него горбатилась, чтобы мне достались эти жалкие двадцать процентов «Идиллии»?

— А ты чего хочешь? — усаживается Гремлин на стол.

— А ты? — буравит его Наденька взглядом, вздёрнув подбородок.

— Я хочу всего лишь один его клуб, — болтает ногами Гремлин. — Потому что это я его должен был купить. Но он открыл там свою эту секцию, а потом прибрал к рукам и всё здание.

— Вижу, ты так и не угомонился, — от недоброй улыбки Надежды Андреевны резко пересыхает во рту.

— Я никогда не отступаю. И эту девчонку всё равно найду и трахну, чем бы мне этот твой «великий босс», — показывает он пальцами кавычки, — ни грозил.

— Какую девчонку? — хмурится Наденька, и у меня сердце замирает от страха. Он ведь говорит обо мне.

— Из-за которой он мне табло отрихтовал. Заступился за бедняжку. А ту кобылу можно было драть и в хвост и в гриву, и ничего бы ей не было. Такие, как она, живучие. Гнутся, но хер ломаются.

— Ты про Викторию? — ползут на лоб Наденькины глаза, и улыбочка, что озаряет её лицо, не сулит мне ничего хорошего. Она берёт букет. — Пойдём-ка поговорим ко мне в кабинет, а то, боюсь, меня потеряют. Есть у меня к тебе по этому поводу одно предложение.

Она бодрым шагом направляется к двери. И Гремлин спрыгивает со стола, поправляет в штанах свой трудолюбивый член и вразвалочку направляется за ней.